Я встретил её давно, в Москве, в квартире-«сталинке», хозяева которой были кинематографическими боссами в только зарождающемся тогда коммерческом кино, только поделившими многомиллионную выручку от проката первого экранного бестселлера – фильма «Интердевочка». Модное ныне слово «продюсер» тогда ещё не стало обиходным, потому хозяева дома, муж с женой, называли себя «содиректорами» – и в тот день как раз отмечали грандиозный успех своего детища, вдруг запаниковав после прервавшего гуляние телефонного звонка, выставив гостей на громадную кухню и лихорадочно начав всюду пристраивать к мебели какие-то зажимы и пластиковые клипсы, закрепляя их на ящиках, ящичках и стеллажах.
Вскоре выяснилось, что в гости должна пожаловать некая специалистка по детской безопасности по имени Миранда. Сия дама, прошептал мне кто-то из гостей, видит все слабые места насквозь и предотвращает то, что могло бы случиться, если бы не её проницательность. Я ничего не понял, но стал ждать новую гостью вместе с остальными любопытствующими и хозяевами, оказывается, ожидавшими вскоре рождения внучки, потому и решившими побеспокоиться насчёт безопасности квартиры заранее.
Вскоре раздался перезвон колокольчиков, и в прихожую, размером с тогдашний мой общаговский четырёхкомнатный блок, вошла классическая цыганка – с воронёными волосами, безразмерной цветастой шалью, в которую завернулась она почти вся, до пят, с громадными серёжками и с глазами, в которых, как принято в таких случаях писать, хотелось утонуть. Впрочем, новая гостья была старше меня, потому соответствующего мужского интереса не вызвала, зато какое-то время, пока на меня не шикнули, мне удалось походить вслед за ней по дому и подсмотреть, чем же она всё-таки занимается.
Внешне то, что ее интересует, никак не проявлялось – Миранда ходила по многочисленным комнатам, проводила рукой по столешницам, присаживалась на корточки, приподнимала стулья и что-то делала с ними, потом вдруг и вовсе уселась на пороге просторного холла прямо на задницу и заскользила так через прихожую, к кухне.
Почти через час, когда большинство гостей, не дождавшись продолжения банкета, разошлись, наша цыганка уединилась с хозяевами в библиотеке, и слышно было только, как она негромко им что-то объясняет, почти диктует, а мужской голос пытается спорить, запальчиво доказывая. Когда они вышли в прихожую, гостья сказала, что полный отчёт пришлёт им уже послезавтра, но предварительные работы по устранению выявленных косяков можно начинать уже прямо сейчас. Потом она вдруг посмотрела на недовольное лицо хозяина, вздохнула, предложила пройти ему в ванную, где вся их компания уже побывала, подождала, пока мужчина склонится над чугунным изделием румынских мастеров прошлого века, имитируя купание ребёнка, и скомандовала ему взять шампунь с верхней полочки, висевшей прямо над ванной. Мужчина дёрнулся за шампунем, не поднимая головы, треснулся о другую полку, отпрянул, снёс все бутылёчки, стоявшие на ней, решил сделать шаг назад – и вовсе расколотил стеклянную подставку под каким-то неведомым электрическим прибором.
В прихожую, после учинённого разгрома, все вышли молча; хозяин виновато потирал затылок, хозяйка бросала на него торжествующие взгляды, а гостья, с достоинством приняв почтовый конверт с понятным содержимым внутри, поблагодарила за приглашение и собралась было уходить, но тут засобирался и я, потому мы вышли вместе.
Из лифта я вышел первым, а когда обернулся, оказалось, что со мной рядом теперь стоит усталая немолодая женщина с пучком наскоро собранных под резинку волос, очками в роговой оправе, в каких ходили тогда героини фильмов о «синих чулках», и в простой серой кофточке – шаль с плеч тоже пропала, как и весь остальной реквизит. Моя спутница, в ответ на понятное недоумение, простодушно призналась, что поняла – я не местный, потому не разболтаю её маленький секрет, а работать так проще, мол, цыганке с картами и дальней дорогой ныне доверяют больше, чем научному подходу и сухой цифре расчётов.
Про цифры и научный подход стало понятно позже, пока мы прогуливались по весенней и невероятно грязной тогда Москве. Выяснилось, что Мира – это её настоящее имя, а Миранда – это для понтов и вычурности – инженер, специалист по определению риска для строительных, и не только, конструкций. Что-то вроде героя вышедшего тогда фильма «Раз на раз не приходится», где Борис Брондуков демонстрировал талант, с помощью которого достаточно было только постучать по объекту – и тут же находилась точка риска, приложив небольшое усилие к которой, можно было разрушить объект почти без всякого труда. Специалистом она была уникальным, постепенно к ней стали стекаться заказы и на проверки совсем уже далёкого от её специальности оборудования, а поскольку контора её была полузакрытая и, понятное дело, государственная, то в качестве награды она получала лишь не слишком великие, по тем временам, премии и многочисленные грамоты. Денег перестало хватать давно, и однажды, когда, будучи в гостях, она подсказала хозяевам, что щели между досочками на их кроватке могут причинить травму их первенцу, а потом, не сумев на этом остановиться, объяснила им про опасность дверных косяков и антикварной вешалки в прихожей, грозящей свалиться на голову ребёнку, который может ухватиться за полу пальто, а они, неожиданно для неё, провожая, вручили ей пакет с дефицитными тогда колготками, коробкой нездешних конфет и ещё чем-то таким же редким, она поняла, что этим её умением – подмечать точки риска – можно зарабатывать.
Так и появилась Миранда – загадочная цыганка, современная, грамотная, оперирующая инженерными понятиями, но несущая на себе флёр загадочности – как и требовалось богеме, среди которой находились всё новые клиенты – о Миранде пошла молва. О суммах, которые платят заказчики, я не спросил, но их, похоже, хватало на то, чтобы и хорошо одеваться, и заботиться о родственниках.
Перед прощанием я взял у неё номер телефона – и мы время от времени пересекались в Москве, где она частенько бывала на встречах кинематографической элиты, куда заглядывал и я, и даже снялась в каком-то из фильмов Михалкова в эпизодической роли, кажется, в «Сибирском цирюльнике», но я смотрел его невнимательно, фильм мне не понравился, я Мире так и сказал. Она посмеялась в ответ, сказав, что это было просто так, для забавы, а сейчас ей предстоит нечто посерьёзнее – решиться на смену всего и вся – она выиграла ту самую грин-карту, уж не знаю, каким чудом, по которой могла теперь беспрепятственно уехать в Америку.
В Штатах первое время она была как все: поскольку её образование оказалось никому не нужным, устроилась горничной в богатый дом – повезло с рекомендациями. После года безупречной службы и рождения у хозяев третьего ребёнка, побывав и няней, и кухаркой, и всем на свете, несмотря на протесты её работодателей, уволилась, засела на три месяца над бумагами в библиотеке, а потом пришла в страховую компанию, клиентами которой были вот такие небедные домовладельцы, и выложила статистику, по которой компания ежегодно терпит убытки, выплачивая клиентам страховые возмещения за домашние травмы, вызванные не столько неосторожностью клиентов, сколько плохим антитравматическим оснащением и неверной оценкой рисков.
Несколько обалдевшего главного страховщика она убедила прогуляться с ним по его собственному дому и показала слабые места и то, как можно совсем за недорого исправить обнаруженное – с пользой для страховщиков и, понятное дело, с шансами избежать травм для клиента. Для исправления сложившейся ситуации Мира предложила воспользоваться услугами её компании – страховщик, определяя более высокие, чем обычно, выплаты клиенту и щадящий график платежей от него, должен был, в свою очередь, выкатить клиенту дополнительную страховку, по которой весь дом превращался в объект, избавленный от рисков пострадать на его территории от невнимательности – особенно детям. После рекламы и нескольких восторженных репортажей по ТВ клиенты сами стали обращаться к страховщику, бизнес начал процветать, а через несколько лет и вовсе, говорят, разросся до такой степени, что Мира теперь – совладелец той самой страховой компании, работает на всём побережье, теперь она сама выезжает только при острой необходимости, набрав себе в команду таких же краш-спецов, уникумов, бывших инженеров из Восточной Европы, оказавшихся тут невостребованными, но больше всего у неё русских и украинцев, у них больше опыта, говорит она – слишком многое у нас держалось на честном слове, на слюнях и верёвочках и на «Петрович, а ты не трожь, оно и не рухнет».
Общаемся мы с Миррой редко – только когда она сама вдруг позвонит. В первой половине нулевых я и сам стал её клиентом, выслав ей по еле ползающему тогда интернету фотографии своего жилища и спросив, что тут можно сделать, чтобы обезопасить будущего ребёнка от возможных младенческих травм. Фотографии отправлялись долго, последние и вовсе пришлось удалить, поскольку заканчивался оплаченный сеанс модемного мучения, – но и на это Мира успела мне расписать, что и как переделать, чтобы не пострадало будущее дитя. Всё подсказанное ею помогло, с моей Сашкой ничего такого, тьфу-тьфу-тьфу, не случилось в родном доме. Она только один раз кувыркнулась и упала с дивана в том месте, фото которого я так и не отправил Мире, – но всё обошлось.
В наших разговорах мы с Мирой не обсуждаем только одного – её личной жизни и того, почему у неё нет собственного ребёнка. Я знаю только, что ребёнок у неё был, когда-то давно, но потом с ним что-то случилось, – что, возможно, и привело её к нынешним занятиям. Ещё я знаю, что Мира помогает нескольким детским домам в России и матерям-одиночкам – анонимно и без всякого желания засветиться. Однажды она прислала посылку с детскими вещами моим знакомым мамочкам, бывшим детдомовкам. Посылка была любовно уложена, вещи подобраны по комплектам и цветам, и у меня, как мне показалось, появился повод спросить её о том ребёнке – что с ним тогда случилось и не оттуда ли всё это у неё…
Но я решил, что слишком близок к точке риска, как говорят инженеры – настоящие инженеры, как Мира и её коллеги. И промолчал.