Фото: Ivan.ru.
Новосибирский писатель Виталий Серафимов по просьбе metkere.com вспомнил августовский путч 1991 года.
Утром девятнадцатого августа меня разбудила мама, вернувшаяся с ночной смены. К ним на междугородний телефонный узел связи, объявив его режимным объектом, ввалились поутру четверо людей в штатском, потолкались среди стеллажей со штекерами, пробурчали что-то вроде «ну вы тут, того, смотрите, чтобы…» — и укатили назад, оставив в тесном помещении одного из своих, свернувшегося калачиком на двух стульях и проспавшего, кстати говоря, все три дня, выбегая только за опохмелом и возвращаясь уже с перегаром — такой скорости переработки известного русского продукта можно было только позавидовать.
Штатские напоследок посоветовали смотреть телевизор на всех каналах. Поскольку в родном городе был всего один канал, он же главный и первый, — разнообразия выбора у нас не существовало, и мы попали прямиком на «Лебединое озеро». Вспомнив первую половину восьмидесятых, мы справедливо рассудили, что сегодня надо внимательно смотреть за тем, кого назначат главой похоронной комиссии — из недавней советской истории было известно, что именно этот человек станет будущим генсеком. Оставалось, правда, понять, кто же именно умер — Сам или Самый-Самый. Я ставил на Горбачева, мама — на Ельцина.
Во время очередного «па» маленьких лебедей прибежала соседка. У неё были две новости: в магазине внезапно появились в свободной продаже бутылочное пиво и водка, чего не было несколько лет, а ещё — её мужа-верстальщика срочно вызвали в типографию для выпуска важного номера местной газеты. Газета эта, надо сказать, издавна прославилась бестолковостью: никаких новостей там не было, только сплошным потоком шли перепечатки решений партийных съездов из центральной прессы. Решений было много, перепечатывать приходилось месяцами, процесс затягивался, но редакционная партийная ячейка не сдавалась и не бросала дела на середине.
В народе газету ласково прозвали «Наш брехунок».
Когда настали новые времена, с их перестройкой и гласностью, коллектив редакции сбросил с себя груз прежних лет и на общем собрании решил переименовать газету во что-то оптимистическое и современное, — остановившись на чём-то вроде «Ветра перемен». В каждом номере теперь рассказывалось о нелегкой доле нового Генерального Секретаря и, почему-то, давались выдержки из «Архипелага…».
Тем временем, в одном из антрактов балета повторили утренний новостной сюжет о создании ГКЧП и его решениях. Расстроившаяся мама ушла спать, а я плюнул на телик и устроился в обнимку с «Аэлитой-101», кассетником с очень хорошим коротковолновым приёмником. Глушилки к тому времени уже не существовали, потому я сразу наткнулся на репортажи корреспондентов радио «Свобода» из Белого дома. Время от времени репортажи прерывались криками о том, что на оплот свободы выдвигается очередное грозное подразделение путчистов. Не сразу, но стало понятно, что такими криками поддерживается атмосфера нерасслабления — после первой и, особенно, второй «мирной» ночи дух защитников был уже поколеблен, многим из них казалось, что демократия уже не в опасности, что можно спокойно переночевать дома и прибыть сюда утром, как на работу.
Новости продолжали оставаться однообразными: реляции и прокламации на официальном ТВ и заверения во всепобеждаемости демократии на всевозможных «голосах». Оставалось узнать новости у тех, кто в более привилегированном положении — в больших городах и с большим количеством каналов на ТВ. «Восьмёрка» на телефоне работала плохо, но я, сын телефонистки, знал некоторые секреты и дозвонился всем, кому хотел. В Новосибирске, как и у нас, никакой суеты не было — говорят, местный первый секретарь выслал челобитную телеграмму в Кремль — но только и всего. Вроде бы местный городской сумасшедший, видный демократ и алиментщик, обеспокоенный тем, что за ним не приходят люди в штатском, пришёл, куда полагается, сам и объявил всех сатрапами, за что его пожурили — всего-то.
По другим сведениям он находился в эпицентре и таскал булыжники, за неимением поблизости аутентичного пролетариата.
В родном городе той, которая уехала от меня всего лишь месяц назад и пока ещё обещала вернуться, было всё тихо. Моя собеседница возвратилась из туристического похода, с ночной палаточной романтикой, песнями у костра и прочими атрибутами лесных солнышек. Меня немного удивило то, что партнёров по похождениям она не назвала — но было не до выяснений, когда страна рушилась на глазах.
Ночами я не спал — слушал всё новые и новые репортажи. Телевизор тоже оказался небесполезным — в первый же день бесстрашная Татьяна Малкина задала в лоб путчистам вопрос о перевороте, на что они начали юлить и трясти руками. На второй день по самому центральному ТВ в программе «Время» внезапно показали репортаж с Ельциным на танке — воодушевлённым и нетрезвым. Происходящее всё больше начало напоминать какой-то фарс с опереткой. Весь этот несерьёз перемежался сообщениями о странных жертвах под гусеницами уже покидающих город боевых машин, новыми криками о готовящихся нападениях «Альф», «Бет», «Зетов» и прочих специальных боевых групп. Но за победу демократии было всё равно радостно — тем более что и Горбачева привезли на самолёте — а это ведь самое здоровское, когда в конце хэппи-энд и никакой там «Красоты по-американски»…
В нашем маленьком городке все шло неспешно и без истерики.
Первые постановления ГКЧП местная газета опубликовала только
— Доколе! — возмущались в редакционной статье анонимные авторы. — Вернём прежние устои и возродим!..
То, что предстояло возрождать, в этот номер не влезло, потому было сообщено, что газета, как и прежде, будет публиковать все правительственные сообщения и решения, — как было грозно сказано, — «местных и центральных временных органов по защите социалистического строя». Кроме того, с радостью сообщалось читателям, коллектив редакции платил партийные взносы все эти тяжелые для партии годы.
Назавтра Ельцин сотоварищи стоял на балконе над свежепереименованной площадью, прикрываясь бронещитом, и кричал про идеалы перед многотысячной толпой.
Но газета «Строитель коммунизма» сообщала, что все правоохранительные органы по приказу ГКЧП в едином порыве должны арестовать злостных нарушителей правопорядка и препроводить их в места интернирования.
В последующие дни мы видели на экране посеревшего Горбачева, первые допросы арестованных «путчистов», ликование народа.
Газета «Строитель коммунизма допечатывала уже вторую треть из постановлений ГКЧП, двух страниц хватало ненадолго, пришлось выходить, кажется, даже в выходные.
Наконец,
На том же общем собрании было решено впредь именоваться «Народная газета».
Теперь газету любят — она публикует актуальные новости о потравах угодий, попытках кражи кур и пьяных драках. Газета всегда толерантна к властям, и уникальную ситуацию, когда новый мэр города через полчаса после импровизированной инаугурации присутствовал в качестве обвиняемого на суде (ему дали три года условно за мошенничество) описывала, как «возмутительные слухи».
А прошлым летом коллектив редакции в полном составе вступил в очередную правящую партию.
И главред — тоже.
А путч — он закончился также нелепо, как и начинался. Уже через несколько дней Ельцин в прямом эфире нависал на заседании Верховного Совета над понурым Горбачёвым и требовал с гонором: «Читайте! Нет, вы и вот тут читайте!» А в нашем магазине снова пропало бутылочное пиво.
Ещё через несколько месяцев страна стала другой — уже не шестой частью Земли, без Прибалтики, Украины и даже Молдавии. Второго января в магазинах появилось пиво в свободной продаже и я впервые в жизни купил просто две бутылки — ей и себе. Она приехала, как и обещала, у нас был чудесный Новый год, а когда её обратный самолёт задержался на несколько часов, мы рванули на такси домой и провели эти часы с пользой.
Со временем я уже перестал обращать внимание на августовские даты, редко вспоминаю о том, что тогда происходило. Помню только, что над путчистами был какой-то бестолковый суд, что их потом амнистировали, что кто-то из них преспокойно переизбрался потом в новый депутатский корпус…
Но мне на эту суету было уже наплевать — важнее было то, что она, та самая, больше ко мне не приезжала. И свободная продажа алкоголя в объявившей себя свободной от ошибок прошлого стране хоть как-то помогала раз за разом стирать этот факт из памяти. На целых пять лет.